худрук Ереванского Камерного театра
Часто натыкаюсь взглядом на лист, болтающийся на моем рабочем столе. На
нем размашисто написано нечитаемым почерком «блокада». Это лист с кардиограммой
сердца. Блокада — нарушение проведения импульса по одному из участков
проводящей системы, что приводит к нестабильности ритма сердцебиения. Блокада.
Слово, которое вызывает в моей памяти воспоминания о жизни в Ереване в
начале 90-х, также точно называет то, что происходит внутри живого организма.
Выключение очень многих жизненно важных для Армении систем в те годы,
несомненно, было испытанием реальностью. Но живое сердце Еревана не переставало
биться.
Говорят, что испытания даются человеку вместе с силами на их
преодоление. Беседуя с людьми, которые пережили эти темные годы здесь, в
Ереване, в Армении, я сам часто задаюсь вопросом: что же именно поддерживало в нас
тот самый всеобщий сердечный ритм, который давал нам силы выходить на сцену,
играть, радоваться простым вещам. Вместе с моим сегодняшним собеседником,
художественным руководителем Камерного театра Ара Ернджакяном, мы попытались
вспомнить именно те вещи, те импульсы, которые не давали сердцу Еревана
замереть в холоде и темноте.
— Для меня самым удивительным было то,
что эта блокада была не только со стороны Азербайджана и Турции. Получилось
так, что в этом участвовали и другие силы, я имею в виду погоду. Я не помню
таких страшных зим, которые могли бы сравниться с зимами в 93-94-м. Зима
начиналась в ноябре и заканчивалась в апреле — такого в Армении не было,
сколько я себя помню. Были жуткие туманы. Даже вспоминаю случай, когда я,
коренной ереванец, потерялся в центре города. Решив сократить дорогу, попытался
пройти с улицы Туманяна через музей на улицу Баграмяна и оказался около двух
часов ночи в центре Еревана в такой пелене тумана, что не знал, куда идти. А в
руках у меня, к слову, был дипломат, в котором я нес домой паркет, старый,
засмоленный паркет из нашего Голубого зала в вестибюле. Каждый из нас, уходя
домой, уносил с собой куски этого прогнившего пола, имевшего отвратительный
запах, но очень хорошо горевшего. А жгли мы тогда все, чтобы хоть как-то согреваться.
Поскольку еще и затеяли в театре ремонт, все равно нужно было паркет сменить…
Ремонт и в обычной ситуации порой
превращается в долгую и сложную историю, а в то время это было вообще нечто… Он
у нас, естественно, затянулся. И это на самом деле воспоминания о довольно
забавных историях. К примеру, нам нужно было сделать решетки. Свет давали тогда
минут на 30, и у нас уже была отработанная система. Чтобы сэкономить время, мы
все железки распиливали пилами. Как только давали свет, люди, бывшие в этот
момент «на дежурстве», бежали к сварщику, который работал в соседнем
учреждении, приводили его сюда, чтобы за эти «светлые» минуты он успел сделать
несколько сварочных точек. В 93-94 году предприятия не работали — ввиду
отсутствия света. Перегородочные плиты взять было неоткуда, а их требовалось
около 50 штук, чтобы закончить ремонт в гримуборных. Нам ничего не оставалось,
как создать свой маленький цех на втором этаже. Я выклянчил на время формы, в
которые заливали раствор. И мы получили возможность сами делать эти плиты.
Пусть они были не очень высокого качества, кривые где-то, но до сих пор эти
наши самоделки (хотя они выглядят после штукатурки прилично) верой и правдой
служат нашему театру. Нам очень дороги эти гримерки — ведь мы не только их
строили, но и стройматериалы своими руками создавали. Из города ушли свет и
газ, но жизнь не уходила.
Как нам удавалось проводить спектакли
при свечах? Немногие театры работали в тот период. И страшно было не отсутствие
света, а отсутствие тепла. На самом деле нам было немного проще, чем другим:
наш театр небольшой, камерный, его еще хоть как-то можно было утеплить,
обогреть и осветить. Мы работали слаженно: как только отключался свет, в
считаные минуты расставлялись свечи — и спектакль продолжался, будто ничего и не
произошло. Конечно, я часто выходил к зрителям с предложением вернуть им деньги
за билеты, но редко кто уходил. Несмотря на тяжесть того периода, это было
время потрясающего контакта со зрителем. Будучи вовлеченными в одну жизненную
ситуацию, когда было «холодно и темно», мы все хотели сделать «светло и тепло»,
что рождало совсем иные эмоциональные истории. Тогда в наших спектаклях было
много живой музыки. Использовались, разумеется, акустические инструменты —
рояль, контрабас, саксофон, ударные. Потому нашим постановкам было не так
страшно отключение света — это сейчас в театре используются синтезаторы, и
отсутствие света грозит отменой спектакля…
Как известно, театр начинается с
вешалки. А это было время, противоречащее всем театральным канонам — вешалка не
функционировала. Мы гардеробную использовали как склад. Вообще, в то время
многое в жизни театров было удивительным: в фойе театра им. Станиславского
проводили вечера «Регтайм», в Камерном актеры и музыканты, расставив после
спектакля столы и стулья, становились гостеприимными барменами, официантами и
музыкантами в организованных ими же джаз- или киноклубах. Все это начиналось
около 10 вечера и могло длиться до самого утра. Удивительное свойство
человеческое — при отсутствии каких-то элементарных возможностей ощущать прилив
энергии, компенсировать фантазией тяготы жизненной ситуации. Смело могу
сказать, что наш театр не существовал, а жил, являясь на самом деле культурным
центром. Здесь проводили свои вечера Швейцарский клуб, клуб «Гаудеамус», а в
начале оттепели мы даже инициировали и провели конкурс «Мисс Армения»…
Когда же Камерный стал местом
проведения шахматного турнира, многие вообще удивились! На самом деле идея
турнира родилась из забавной истории. Это был 1994 год, у нас все еще
продолжался злополучный ремонт. Я наблюдал за работой сварщика, делающего наши
лестницы, и собирал за ним обрезки и осколки железа. Выпросил у него сварочный
аппарат и, пока тот отдыхал, принялся приваривать эти железки друг к другу.
Получился у меня своего рода железный король, которого я поставил у себя в
кабинете. Когда же меня спросили, что это, я отшутился, сказав, что это приз
для победителя шахматного турнира, который мы собираемся проводить. Юмора не
поняли, и так как фраза уже была сказана, все остальное пришлось подгонять под
этого железного короля — главное, родилась идея. Моего короля, надо сказать, мы
победителю не подарили — слишком тяжелый он. Но турнир получился. Это были
быстрые шахматы, где дается 20 минут на партию. Приглашения разослали серьезным
шахматистам: Ваганян, Тайманов, Акопян… Съехались лучшие в то время игроки.
Турнир длился два дня, был очень большой наплыв зрителей, и среди них даже
первый президент Армении. Причем нам все оказывали спонсорскую помощь:
Коньячный завод выдал пятилитровую бутыль, Завод художественных часов
предоставил замечательные напольные часы…
Это все же было удивительное время
единения всех — каждый помогал, чем мог, и, вспомните, в эти годы объединились
все представители сферы искусства, я имею в виду и прессу: ни одна газета тогда
не просила ни копейки за публикацию репертуара театра.
… В одном из наших спектаклей была
фраза: «Наши предки писали при свечах», которая, наверное, не очень-то сейчас
понятна людям, не прошедшим блокаду. А выходит, что обилие света, тепла и хлеба
порой не столь благотворно влияет на человека, особенно творческого… Много лет
назад один известный сатирик рассказывал мне, что, будучи где-то в Аргентине,
заметил, что со сцены можно услышать какие-то юморные вещи, а вот сатиры просто
нет. А это же очень понятно: там, где все можно, нет необходимости как-то
изворачиваться и придумывать. А где сложности — приходится искать пути, дабы их
обойти, включать фантазию… Поэтому советская сатира имеет столь высокий статус.
И мы со сцены изъяснялись очень аллегорично — взять хотя бы спектакли «Айк» и
«Ес Им Ануш Айастани».
… Конечно, совершенно отдельная
страница — новогодние спектакли. И блокадный Новый год ничем не уступал всем
другим. Неизменный Дедушка Мороз — Грант Тохатян — и спектакли для детей, на
которые приходили и взрослые, на мой взгляд, помогали каждому ощутить тепло,
которого так недоставало как на улицах города, так и внутри каждого здания…
А наша традиция собираться в ночь 1
января в театре?! Изначально задумывалась она так: сбор в театре около двух
часов ночи, играем для своих спектакль, в четыре часа по Гринвичу встречаем
Новый год, а часов около шести, когда всем уже порядком поднадоедала некая
изысканность вечера, вносится хаш, водка, и начинается широкое застолье. Эта
традиция долго жила… И, несмотря на блокаду, не умерла в 90-х. Просто в первый
год блокады, когда не было вообще ничего, приходилось проявлять смекалку и
фантазию. К примеру, из привезенной кучи пенопласта мы сделали, скажем так,
условные кресла, чтобы зрители не сидели на голом бетоне. И играли спектакль…
P.S. 17
ноября 93 года зрители шли в Камерный театр на спектакль «Ес Им Ануш Айастани».
На торце здания в этот момент устанавливали небольшой и немного странный
памятник. Это было железное дерево, с железными ветвями, сделанное руками
художественного руководителя театра. По сей день оно на том же месте,
напоминает о деревьях, которые спасли от холода многих жителей города, сгорев в
те страшные холодные зимы. Наверняка, как и каждый ереванец, переживший эти
годы, всякий раз, проходя мимо него, я мысленно благодарю эти деревья и прошу
Бога о том, чтобы никогда и никому больше не приходилось рубить деревья родного
города, чтобы обогреть себя и свою семью…
Комментариев нет:
Отправить комментарий