Ованес Азнаурян

1993 год

Я задержался в редакции нашей газеты, но, как оказалось впоследствии, напрасно. Шеф сказал нам, что должен сделать важное сообщение, и мы думали, он будет говорить о повышении зарплаты. Но потом секретарша объявила, что мы можем разойтись: его сегодня не будет. Айк, ведущий отдела криминальной хроники, сказал секретарше, что это свинство и что вообще пора бы выдать нам, сотрудникам газеты, зарплату.

— Вероятно, шеф сообщит завтра нечто важное, — снова объявила секретарша .

— Нет уж, — сказал Айк. — Я завтра не останусь, как идиот, до семи в редакции.

Я вышел вместе с Айком. Было очень жарко, и, несмотря на то, что стоял уже сентябрь, осенью и не пахло.

— Свинство! — сказал Айк. Мы шли в сторону метро, и Айк бросал свирепые взгляды на прохожих. — Второй месяц не получаем зарплаты!

Он был похож на какого-то рьяного деятеля профсоюза.

— Послушай, если у тебя есть немного денег, мы купим по пирожку, прежде чем пойдем домой. У тебя есть деньги?

— Нет.

— Тогда извини, я куплю себе один, а то до дому не доберусь.

Я подождал, пока он купил пирожок у какой-то старушки, утверждавшей, что ее пирожки самые свежие и вкусные во всем этом районе, и мы отошли в сторону.

— У тебя дела совсем плохи, да? — спросил Айк. — Культурных событий становится все меньше и меньше, тогда как криминальных все больше…

— Что же ты жалуешься? Ты должен быть доволен, — сказал я, но Айк обиделся.

— Зря ты так говоришь. Очень зря.

Потом он предложил мне поехать к нему в гости, но я отказался, потому что не успел бы вернуться к себе домой на метро, которое закрывалось в девять. Айк не стал настаивать и, доев пирожок, попрощался, сказав, что свинство было нас задерживать в редакции до семи. Я согласился с ним, и он ушел. Я тоже пошел домой, который был, слава богу, близко. Дома меня ждала Кити, моя жена. Она была больна и лежала в постели.

— Ну, как ты? — спросил я.

— Ничего, — сказала она. — Температура спала.

— Сколько?

— 38,5.

— Прогресс, нечего сказать!

— Почему ты опоздал? — спросила жена. Я переодевался.

— Потому что наш шеф — идиот! — и я рассказал обо всем Кити, добавив к тому же пламенные речи Айка.

— Слушай, а может, тебе зарплату повысят? — предположила Кити.

— Вряд ли. К тому же если даже повысят, то все равно все съест инфляция, продукты тоже подорожают. А вообще давай не говорить о работе и инфляции.

— Это ты начал об инфляции и еще о повышении цен.

— В таком случае, извиняюсь, — сказал я.

— Я тебя извиняю, — пошутила Кити и закрыла глаза.

Я вспомнил, как себя чувствовал неделю назад, когда у меня тоже была температура 38,5, и понял, что моей жене сейчас очень плохо.

— Я тебе принесу чаю, — сказал я.

— В термосе есть кипяток, налей оттуда. А чайник поставь на плиту.

Я сделал, как сказала Кити, и вернулся в комнату с двумя стаканами чая. Мне не хотелось чаю, но, не знаю почему, я налил и себе.

— Сядь. Я поправлю тебе подушки, а потом будем пить чай.

— Я буду всем говорить, что у меня очень заботливый муж и очень внимательный, — сказала Кити.

— Да. Это ты можешь сказать. А вот что твой муж зарабатывает хоть мало-мальски нормальные деньги, не можешь сказать.

— Это не важно.

— Нет. Очень даже важно.

— Давай не будем об этом. Я устала. Вот выпьем чай, потом пойдем на кухню и будем обедать.

У нас сегодня опять макароны.

— Макароны — это здорово! — бодро сказал я.

— Не притворяйся, пожалуйста. Ведь тебя от этих макарон уже, наверное, тошнит, бедненький!

— Не говори так.

— Ладно.

— И потом, не надо вставать. Я все принесу сюда.

— Я же говорю, у меня очень заботливый муж!

— В этом ничего особенного нет.

— Нет, есть!

Кити пила чай большими глотками, и ее глаза от температуры блестели.

— Бедная моя, ты совсем плоха, — сказал я.

— Ничего. Через пару дней все пройдет. — Кити улыбнулась.

— Правильно, — ответил я. — И мы пойдем на концерт в филармонию, я напишу потом статью, и у нас будет немного денег.

— Правда?

— Да…

— А хорошо, если у нас будет куча денег, правда?

— Да, мы купим квартиру, новую и побольше, — сказал я.

— Глупый! Мы заведем ребенка.

— Ах, да! Я и забыл.

— Не надо забывать о таких важных вещах.

— Я извиняюсь.

— Тебя уже извинили.

— Спасибо.

Мы помолчали, потом Кити сказала:

— А если у нас будет много денег, мы заведем ребенка и купим квартиру.

— Вот именно!

— И будем покупать вкусные вещи и есть.

— Послушай, да ведь ты голодна!

— Совсем нет…

— Мне-то не ври. Скажи просто: «Я голодна».

— Я голодна, — сказала Кити.

— А я, как идиот, пою тебя чаем!

— Чай тоже полезен.

— Не больше, чем еда.

— Хорошо, — сказала Кити. — Допьем чай и будем есть.

Я кончил пить чай и поставил стакан на ночной столик.

— Слышишь, пошел дождь.

— А что это означает? — спросила жена.

— А то, что будет осень.

— Хорошо, когда осень, хотя жаль, что лето кончилось.

— И плохо то, что потом будет зима.

— Правда. — Кити сделала большой глоток и отдала мне стакан.

Я пошел на кухню, помыл стаканы, потом положил в тарелки макароны, взял два больших куска хлеба, вилки, и понес все это в нашу единственную комнату.

— Ты взял не те тарелки, — рассмеялась Кити.

— Ничего, сойдет.

Мы стали есть, а потом я закурил.

— Дождь все еще идет? — спросила жена.

— Кaжется, да. Не сильно, но пока идет.

— Знаешь, о чем я подумала, когда ты был на кухне?

— О чем?

— О том, как будет, когда у нас родится ребенок.

— А я не представляю, как это будет, — сказал я.

— У меня это получилось. Я представила, как ты вернешься с работы, я дам тебе поесть, и ты будешь играть с малышом и говорить смешные слова.

— Например?

— Ну, не знаю…

— Такие, какие я говорил тебе?

— Да.

— А может, я придумаю что-то новое.

— Конечно придумаешь. Ты же умный.

— Это еще вопрос.

— Не скромничай.

Дождь кончился, и я поставил градусник Кити под мышку. Уже стемнело, я включил лампу на ночном столике.

— Знаешь, — сказал я, — когда у нас будет куча денег, мы купим телевизор и будем смотреть его по вечерам.

— Не надо телевизора! — сказала Кити. — Ты все время будешь сидеть перед ним, а потом станешь дремать, и так мы постареем.

— Обещаю, что не буду.

— Правда?

— Честное слово.

— Ну, тогда можно купить и телевизор. — Кити вздохнула.

— Что случилось?

— По-моему, у меня температура поднимается.

— А ну, дай градусник. — Я подошел к лампе. — Боже мой!

— Сколько? Только не ври, пожалуйста.

— 39.

— Не волнуйся: температура по вечерам всегда поднимается.

— Знаешь, ты лучше ложись. Не надо тебе сидеть.

— Но я устала лежать.

— Все равно.

Кити легла, и я укрыл ее потеплее и поцеловал.

— Да ты вся горишь!

— Ничего. Через два дня все будет в порядке, и мы пойдем на концерт.

— Это мы еще посмотрим, — сказал я и подумал, что мы через два дня вряд ли сможем пойти на концерт.

Потом свет выключили, и я нецензурно выругался.

— Не ругайся при дамах! — сказала Кити.

Я зажег свечу и принес жене лекарство. Она выпила.

— Все. Отбой. Теперь спать! — сказал я.

— Не уходи, ладно?

— Я не уйду. Хочешь, возьми мою руку?

Кити взяла мою руку в свою, повернулась на бок и закрыла глаза. Руки у нее были холодные. Я сидел так, пока свечка не догорела, и тоже лег спать. Пару раз Кити что-то бормотала во сне, но я не расслышал и пожалел об этом. Этой ночью я плохо спал.

На следующий день шеф в торжественной обстановке сообщил, что нам повысили зарплату. Я обрадовался, хотя и знал, что на это все равно нельзя будет ни завести ребенка, ни купить квартиру побольше, ни телевизор. Но зато через два дня, когда зарплату выдали, я купил полкилограмма конфет, и мы с Кити ели вечером конфеты и пили чай. Из термоса. Это мы себе могли позволить…