Давид Хачиян

Из жизни Замечательных Людей

Озябшими пальцами перебирал я книги верхней полки книжного шкафа. Тома серии «Жизнь замечательных людей» были подобны солдатам, застывшим по стойке смирно и вперившим в пространство пустые взгляды.

Перелистал некоторые из них: страницы нечитанных томов слиплись, а те, что упирались в стылую боковину полки, замерзли и отсырели. Вроде и не жалко было: эти неживые тома рассказывали в основном о неизвестных мне людях. Помню, один повествовал о каком-то африканском вожде в первобытном облачении. Невольно вспомнились строки Терьяна:

Не путай нас с дикой медвежьей ордой:
Наш край разорен, но свят древний строй…

В серии не было книги ну хотя бы об одном армянине. Во всяком случае, здесь их не было. Ни об Араме Хачатуряне, ни о Тигране Петросяне, ни об Ованнесе Баграмяне. Не говоря уж о Шарле Азнавуре, Уильяме Сарояне, Драстамате Канаяне, Аво Увезяне или Керке Кркоряне, которые, конечно же, были замечательными людьми, и отнюдь не только в глазах армянского народа. Потому и не было жаль. Лишь на мгновение захотел сохранить томик о Чехове, но вскоре понял, что без него другие тома не стоят и гроша. Итак, я сложил на полу всех этих Замечательных Людей, крепко-накрепко перевязал веревкой и старательно поправил занавеску за стеклом шкафа, чтобы образовавшиеся пустоты не зияли пустыми глазницами. И вышел из дома.

Почти нечего уже было продавать. Сохранились лишь обручальные кольца родителей да несколько символических вещиц, ценность которых, к счастью, пока не исчислялась рыночными единицами. А ситуация была уже критической. Когда два года назад я вернулся из армии, то весил девяносто пять килограммов, а теперь не тяну и на семьдесят. Числа… Как, какими числами можно измерить голодные, молящие о помощи взгляды близких? Каким может быть ответ жизни, которая приказала тебе превратиться из юноши в мужчину одним щелчком истории?

Самым удобным транспортом было метро, чисто из-за дешевизны. Да и работало бесперебойно как объект стратегического назначения. В подземке на подходе к станции звучало: «Куплю доллары за драмы! Продам рубли за доллары!» Слова эти беспрепятственно влетали в одно ухо и вылетали в другое, поскольку не имелось у меня ни долларов, ни рублей. Единственным сокровищем были тома, рассказывающие о жизнях замечательных людей. Слипшиеся от собственной тяжести в один гигантский том.

В магазине, который каким-то чудом все еще действовал, долго торговаться не пришлось. Сам факт, что кто-то готов заплатить наличными за книги, вселял оптимизм. Чехов поспособствовал, чтобы продалась биография африканского вождя. А Кутузов помог Джавахарлалу Неру состояться на ереванском книжном рынке. Оценщица магазина предложила четыреста, я потребовал пятьсот. Сошлись на четырехстах пятидесяти.

Четыреста пятьдесят российских рублей. Не шутка. Я чувствовал себя миллионером. Земля, казалось, вертелась персонально для меня. Быстрыми шагами дошел до киосков и торговых прилавков, расположенных в районе станции метро, где жизнь кипела, как в заправском муравейнике. Территория перед издательством «Луйс» под гневным взглядом Акопа Мегапарта^* превратилась в базарную площадь, где все продавалось и покупалось. Вернее, продавались книги, вышедшие в свет с его легкой руки в издательстве «Луйс», а покупалась разная снедь и другие необходимые для выживания вещи. Искать долго не пришлось, так как эти ряды были уже сотни раз пройдены мной, а материнское добро на приобретение было получено заблаговременно. Я сразу подошел к примелькавшемуся уже торговцу и купил десять банок рыбных консервов — по тридцать рублей каждая. Триста рублей заплачено — сто пятьдесят рублей оставлено на другие расходы. Домой вернулся героем. Десять баночек с рыбкой плюс запасенные накануне макароны — да всей семьей можно будет шиковать целых десять дней! И впереди — весна, полная солнца и надежды.

Из сказки Агаяна «Анаит» я извлек для себя важный урок: каждый человек, будь то царь или простолюдин, должен владеть хоть каким-то ремеслом. Оно спасло жизнь сиятельному царевичу Вачагану. В отличие от царя, я не умел ткать ковры, однако случилось так, что один добрый мастер научил меня ремонтировать и настраивать пианино. И я полюбил это дело. В одном из подвалов Ереванского университета стояло заброшенное и покалеченное фортепиано, которое по иронии судьбы носило имя великого Комитаса. Я отремонтировал и настроил этот инструмент так здорово, что из него удалось даже извлечь какую-никакую музыку. Вскоре через знакомых стали поступать заказы — в основном из пригородных поселков и деревень. Кое-как добравшись до места назначения и не отогревшись в стылых комнатах клиентов, я разбирал их задрипанные инструменты и под подозрительные взгляды и охи родителей приступал к реанимации хроматических иллюзий их дочерей о блестящем сценическом будущем. В подтверждение удавшейся операции я бравурно проигрывал какую-нибудь популярную мелодию, получал довольные улыбки клиентов и причитавшиеся мне несколько рублей, здесь же в сельпо отоваривался хлебом и спешил домой с заслуженной добычей. Но вскоре умерла телефонная сеть как последнее средство связи. И в тот момент, когда казалось, что выхода нет, я вспомнил о замечательных людях и томах, рассказывающих об их жизни. Шутка ли сказать, десять дней жизни! Замечательные Люди подарили мне и моим близким целых десять дней жизни. Этого вполне достаточно для обоснования их исторической миссии.

Я с детства мечтал помочь отцу, если наступят трудные дни. Раньше, когда я просыпался поутру, оказывалось, он уже ушел руководить большим заводом, а вечером, когда он возвращался, зачастую оказывалось, что я уже уснул, не дождавшись папу. Теперь наконец пришел мой черед заменить отца в бескрайней и жестокой живой очереди обязательств. Оказалось, что буквально.

В каждом жилом районе был определен хлебный магазин, торгующий хлебом из государственных пекарен, то есть по сносной цене. Пекарни на время оставались единственными государственными предприятиями страны, а другие заводы и фабрики к моменту моего возвращения из армии были навечно закрыты и глубоко загублены. Так вот, очередь за хлебом нужно было занимать с вечера, и отец, как обычно, отправился выстаивать наше право на хлеб. Спустя два часа я пошел сменить его. Уже темнело. Хлеба не было — была надежда, что рано или поздно его все-таки привезут. Мы с друзьями присели на мерзлые каменные ступени магазина и, невзирая на недосып, недоедание, холод и витающую в воздухе безнадегу, принялись шутить, вспоминать случаи из армейской жизни, придумывать планы на светлое будущее. Все были уверены, что однажды все будет хорошо, и жизнь широко улыбнется нам блистательной американской улыбкой.

Когда разнесся слух о приближающемся хлебном фургоне, толпа десятикратно вспухла. Слух оказался ложным, но каждый такой повтор вызывал мгновенное разрастание очереди. В два часа ночи кто-то сказал, что хлеб поступил в магазин нижнего района. Подобно упругой пружине, толпа растянулась до нижних кварталов, насколько хватало глаз. Убедившись в ложности слуха, пружина вновь сжалась и застыла вокруг заледенелых ступеней магазинной лестницы. Спускавшийся под уклон улицы человек в кургузой кепке сообщил, что наш фургон с хлебом уже продал весь запас в верхних районах и уехал на стоянку. Это уже был кинжал в спину.

Но лишь тот, кто верит в чудеса, становится их свидетелем. Я верил. И друзья верили. И вообще невозможно было представить, как же мы вернемся домой без хлеба.

В пятом часу утра, когда мрак стал пожиже и возникло предчувствие рассвета, мы услышали шаги, топающие вверх по улице. Потом почувствовали волнующий запах горячего хлеба. И наконец появился парень с горячим матнакашем под мышкой. Ну разве это не было чудом? Мы окружили его и, перебивая друг друга, принялись задавать один и тот же вопрос: как (и где) он нашел это сокровище?

— В хлебном магазине Малатии. Получили полчаса назад. И очереди нет.

Остальное было делом техники и находчивости. Как раз в это время под уклон проспекта, носящего имя первого настроенного мною фортепиано, а точнее — великого Комитаса, скользил раритетный и абсолютно пустой трамвай. Времени на условности не было. Мы всей компанией запрудили рельсы и предложили очнувшемуся от нашей дерзости сонному вагоновожатому довезти всех до хлебного магазина Малатии. И получить по рублю с каждого члена экспедиции. Капитан с радостью согласился, поскольку как раз туда и направлялся, и, не замечая остановок, за пятнадцать минут домчал нас до объекта хлебных желаний.

Мечты сбываются. Все было верно: в магазине было полным-полно хлеба, а очереди не было. Экипаж трамвая мгновенно ликвидировал эту историческую несправедливость. Стали давать по десять штук на брата. Цена одного матнакаша — десять рублей. У меня было сто пятьдесят, так что покупка хлеба была по карману, да еще полтинник бы остался. Когда очередь уже доходила до меня, с конца попросили, чтоб выдавали каждому не больше пяти штук, чтоб всем хватило. Не беда. Я купил пять хлебов, зашел за угол, вывернул куртку наизнанку, как засланный к неприятелю разведчик, и вернулся в очередь докупать остальные пять. Вот оно — счастье: целых десять матнакашев на нашем кухонном столе, любовно укрытых полотенцем. Рассвело, и я со спокойной совестью пошел спать. Я был горд и счастлив. Имел право не стоять в очередях в ближайшие два-три дня и вести достойный образ жизни.

В полдень проснулся и поспешил в кухню — не столько за хлебом, сколь за похвалой. Однако с удивлением обнаружил только два хлеба под полотенцем. Округлил глаза на маму, которая готовила что-то незамысловатое на обед.

— Как — почему два хлеба? — удивилась она. — Твой отец ушел копаться на приусадебном участке и два хлеба взял с собой. Два хлеба мы должны были соседу — наконец-то вернула. Три хлеба отдала твоему брату, в доме которого тоже не было хлеба. A один мы с утра уже съели… Сядь, поешь чего-нибудь, сынок.

Я сел, но есть не смог. Матери сказал, что поел с ребятами. Мной овладели несочетаемые чувства радости и неудовлетворенности.

Охота за едой на сегодняшний день не планировалась, но я был богат на целых пятьдесят рублей и мог себе позволить пошляться безо всякой цели. И вообще — как там сложилась жизнь Замечательных Людей? И ноги понесли меня к книжному магазину.

Их уже не было. На бескрайних полках стояли учебники, предсказывания отечественных нострадамусов, каверзные издания всевозможных сект, твердокаменные печенья и конфеты неизвестного происхождения и сомнительного состава, черное хозяйственное мыло и, конечно, актуальные свечи и сухой спирт. Да уж, магазин действительно нес свет в массы. Но здесь же высились рулоны туалетной бумаги по тридцать рублей за штуку.

— Как за банку консервов? — удивился я про себя, — или целых три хлеба?

В непосредственной близости от туалетной бумаги стояли в ряд одинаковые томики сборника избранных произведений Борхеса — рубль за штуку. Боже правый, да ведь при такой цене их купят впопыхах и, даже не перелистав, используют в качестве печного запала! Или даже туалетной бумаги… Взял один из томиков: тираж огромный даже по прежним временам, бумага — никакая, желтая и шершавая. Обложка мягкая, страницы расползутся на втором прочтении. Уже оскорбительно для Борхеса… А в перспективе? Как со стороны, услышал свой вибрирующий голос:

— Сколько экземпляров у вас на складе?

Продавщица с удивлением посмотрела на меня. Обернулась к полке и пересчитала книги:

— Сорок пять штук.

— Давайте все, — приказал я.

Женщина оценивающе смерила меня с ног до головы. Идиот? Нет. Быдло? Вряд ли.

— Ты же не собираешься жечь? — просительно заглянула мне в глаза.

— Наоборот, — замотал головой я.

Почти не отрывая от меня взгляда, она выложила все тома передо мной, снова пересчитала и сказала: «Сорок пять рубей».

Я заплатил. До последней копейки. Попросил веревку, крепко-накрепко перевязал, как накануне. Дотащил связку домой и упрятал за занавеской шкафа, в пространстве Замечательных Людей.

Так Замечательные Люди, и в том числе Джавахарлал Неру и вождь африканского племени в компании с Чеховым, спасли меня. А уж я спас Борхеса. Колесо жизни совершило полный оборот. Те томики Борхеса я раздарил друзьям и просто хорошим людям. А несколько экземпляров все еще хранятся у меня.

Спустя годы, когда у Армении вновь наладилась почтовая связь с миром, мне попались на глаза адресные данные Борхеса, и я написал ему письмо. Просто хотел поблагодарить то, что мы пришли друг другу на помощь в тяжелые дни. Не попадись он мне на глаза в тот день, кто знает, что бы я купил? И что бы натворил?

Спустя месяцы письмо мое вернулось с припиской о кончине Борхеса в далеком швейцарском городе задолго до того, как письмо было отправлено. Конечно, мне взгрустнулось. Но потом я улыбнулся. Почему? Не скажу никому. Пусть это будет тайна моя — и Борхеса.

*Акоп Мегапарт — армянский первопечатник XVI в.