Ван Новиков

Восьмая зима

(перевод Ованнеса Азнауряна)

Война питается войной.

Шиллер

Война родилась, пожалуй, когда… Каин убил своего брата Авеля. Потом сын убил отца, отец — сына, нация убила нацию, и война становилась больше, старше, однако не старела и не умирала. Наивная часть человечества надеется, что кошмар, называемый войной, когда-нибудь исчезнет с лица земли. Подобно слезе, родившейся из боли, но в конце концов иссякнувшей; подобно ненависти, вспыхнувшей из праведных или ложных мгновений, но потухшей от дыхания времени… Увы…

Была война. Которая на Земле? Кто считал?..

Была война, и горестное молчание омрачало будни некогда жизнерадостного города. Осенние тополя проливали на город златоперые слезы, сплетая похожие на молитвы песни о своих погибших сыновьях. Подобно гонимым ветром листьям, люди шли, сами не зная в каком направлении. Даже дети, рано повзрослевшие сразу на десять и более лет, смотрели с серьезными лицами друг на друга и на мир. Была война…

Ее лицо маленький Самвел видел лишь на экране телевизора. Красное зарево, ужасное громыхание, кровь, брошенные на землю посиневшие лики…

— Кто они, отец? — спросил он и получил короткий, сдержанный ответ:

— Погибшие.

И сын представил, что смерть, должно быть, похожа на некий сон.

— А почему лица посиневшие?

— Их избили и замучили до смерти.

— Зачем?

— На войне убивают.

Значит, избивающие их люди были злыми. Злее, чем его отец теперь, который, выпивая почти каждый день, матерится и беспощадно избивает его и младшего брата.

С того дня ночь стала для Самвела самой нелюбимой частью суток, потому что ему снился один и тот же сон — посиневшие трупы…

Утром проснулся рано: должен был пойти за хлебом — в очередь. Когда впервые было сказано, что именно он должен отныне ходить за хлебом, мать запротестовала, но отец рявкнул на нее:

— Заткнись! Пускай научится выживать в этом пустом мире.

Хлеб давали по талонам. Очереди бывали до самой полуночи, но даже простояв столько, некоторые возвращались домой ни с чем. Чтоб избежать этого, мальчик ночью почти не спал, ждал первых петухов, чтоб быстро одеться и выбежать из дома. Знал: вернется ни с чем, отец изобьет… Наскоро умывшись, Самвел вошел в кухню в надежде найти что-нибудь пожевать, но ничего не было. Вечером не выдержал и съел свою порцию утреннего завтрака… Взгляд упал на кофейные чашки, оставшиеся на столе. Быстро слизав сладковатую гущу, услышал за собой стон матери. Значит, и ей не спалось… Поцеловав мать в щеку и оставив за собой ее второе стенание, выбежал на улицу, крепко держа в руке сумку, в которой был талон.

«Как хорошо!» — довольный сам собой, что рано проснулся, подумал он, еще издалека увидев, что перед магазином никого нет.

Пошел, встал прямо перед окном, откуда продавщица выдавала хлеб тем, кто протягивал талон. Однако вскоре радость померкла, когда из-за угла появилась группа знакомых парней во главе с Толстяком. Он и этот богач (богач во время войны?!) не любили друг друга. Толстяк не упускал случая поиздеваться над ним. Самвел от чувства тревоги даже забыл, что секунду назад дрожал всем телом под ледяным ветром. В воздухе чувствовалось дыхание раннего снега. О, как же ненавидит Самвел зиму!.. Он в старой легкой курточке, летних туфлях без носков. В спешке забыл о них.

Группа приблизилась, и послышался глумливый вопрос Толстяка:

— Ребята, кто из нас первым будет в очереди?..

«В его теплом пальто поместятся трое таких, как я», — несмотря на серьезность положения, подумал Самвел, а потом, вспомнив про вопрос и понимая, что на уме у Толстяка, твердо сквозь зубы бросил:

— Первый — я!

— О-о-о-о! Ты? — как будто удивился Толстяк. — С чего ты взял?

— Я раньше вас пришел.

— Но кто видел, что ты пришел первым, а не Понч? — уже получая удовольствие от происходящего, Толстяк показал на криво улыбающегося друга.

— Главное, что я знаю… — опять коротко бросил Самвел.

— Твоего «знания» слишком мало, понятно?

Кольцо угрожающе сжималось вокруг него. Он уже чувствовал над своей головой дыхание распоясавшейся шпаны — старше его на два-три года. Восьмилетний мальчик принял стойку боксера…

— Ну! Отойди от дверей… Слышишь?

— Не отойду.

Он не боялся побоев. Отец столько его избивал, что он научился не чувствовать боль. Стали сыпаться удары, но Самвел сопротивлялся, подобно смертнику. Казалось, на теле не осталось больше живого места. Присел у окна, стараясь держать между коленями голову, пока не появятся люди, пока не спасут… Когда кровь из носа и головы обагрила одежду мальчика, группа мало-помалу успокоилась. Его ослабевшее тело оторвали от земли и поволокли подальше от магазина, потом сами вернулись и встали на место побежденного. Сидевший на краю тротуара Самвел заплакал от обиды. Потом, остановив кровотечение, незаметно подошел и встал в конце очереди, уже успевшей образоваться и вытянуться за это время… Однако, когда до него дошла очередь, оказалось, что хлеб закончился. Сразу подумал об отце: убьет ведь… если не будет трезв… Увидев, как побелело его и без того бледное лицо, продавщица участливо покачала головой.

— Кто там? — спросил отец, угадав, что дверь отворилась, и по хриплому звучанию его голоса мальчик понял, что тот успел выпить, «точно по графику». Понял и ужаснулся.

— Это я, отец, Самвел… — почти заикаясь, полепетал мальчик и удивился, насколько быстро тот оказался перед ним…

— Где то, что ты принес? — зашикал он, разглядывая пустую сумку.

— Отец… Хлеб… Отец, я не виноват… Я рано ушел…

Он успел закончить мысль. От удара в ухо упал на пол и, стараясь изо всех сил не потерять сознание, быстро-быстро встал на ноги:

— Клянусь тобой, отец, хлеб закончился, до меня очередь не дошла… Тобой клянусь!

— Закончился, купил бы из другого магазина, дурень! — заорал неунимавшийся отец, ударив ногой по животу сына.

«Господи, Боже, — подумал Самвел, — ведь он до войны не был таким. Выпивал, конечно, но не бил. До контузии… Состояние такое тяжелое, что его и на службу не берут. Стал законченным пьяницей. Ах, хоть бы мать рано вернулась домой, остановила бы избиение… Для одного дня это слишком, сил не осталось, сейчас сознание потеряю…»

— Пойду, отец, сейчас же пойду в другой магазин. Носки надену, пойду… ноги очень замерзли…

Мальчик убежал. Уже шел дождь со снегом, и с ним дул пронизывающий все кости ветер. От боли и холода все тело ныло. Он шел, не зная куда и зачем. Казалось, не он шагал, а кто-то сзади его подталкивал. Дальше и дальше. Спешили обремененные своими заботами люди, почти не обращая на него внимания. Побывал в двух-трех магазинах: опять не повезло. Уже был вечер. Шел сквозь сумерки, как вдруг на асфальте заметил хлебный огрызок. Силы покинули его, и он рухнул рядом с брошенным («Возможно, рукой такого, как Толстяк», — подумал невольно) куском хлеба. Внутри Самвела началась какая-то особая борьба. В нем боролись два несовместимых чувства — стыда и искушения… В конце концов решился («Черт с ним!»). Украдкой посмотрев по сторонам, мальчик протянул руку и, схватив кусок хлеба, быстро поднес ко рту. Может, подумал он, преодолевая отвращение, этот кусок, впитавший в себя чужую слюну, придаст ему сил вернуться? Мать, наверное, уже дома и, не находя себе места, ищет его… Пожалел ее и энергичнее зажевал «чужой» кусок. Доев, Самвел пожалел, что нет еще одного — не так бы чувствовал обилие слюны во рту. Постанывая, посмотрел вокруг — ни людей, ни какого-либо движения. Просто одна из улиц заснувшего города с единственным магазином и небольшим населением; думал, вдруг здесь найдет, что искал. Увы… Захотел встать — не смог. Дерево напротив затанцевало на месте… Снова попытался подняться, и опять не получилось. Только заметил, что дождь прекратился и идет настоящий снег — большими-большими хлопьями. Вскоре его завалило снегом. Первый снег был очень красив на асфальте. Он мягкой белизной покрыл ямы, образовавшиеся от артобстрелов. Вдруг асфальт показался мальчику подушкой. Вот сейчас… положит голову на нее и немного отдохнет. Соберется с силами и пойдет домой. Мать, наверное, плачет… Сейчас… закроет глаза, еще чуток отдохнет. Крепче прижав к себе бесчувственные от холода ноги, удобнее положив голову на «подушку», мальчик зашептал о том, как жалко мать, что она сейчас ищет его по всем улицам…

Это была последняя мысль, посетившая его перед тем, как он замерз.

Война.

Недожитая восьмая зима.